Как снимали "Семь сорок"

 

 

Вы девятый канал смотрите? Недавно я там снялся в программе “Cемь сорок”, уже во второй раз. Вот как я туда попал.

Играю как-то на тротуаре. Вернее, на кларнете. Смотрю – вроде Ян Левинзон с семьёй идёт. Пригляделся – точно он! Вот так, по улице, как простой смертный... Семья зашла в магазин обувь смотреть, а Ян, как все главы семей остался на улице. Я заиграл весёлую песню, гляжу, ему нравится. Подходит.

Я ему:

- Вы что, тот самый?

- Какой ещё "тот самый"?

- Ну, который знаменитый?

- Что, узнал?

- Спрашиваете... Я вас очень люблю (это специальная лесть).

- Молодец. Ты хорошо играешь (это ответная лесть).

- Да что вы... так себе... немножко...

- Давай я тебя на передачу приглашу.

- Давайте!

Я вручил Яну свою визитку. Через полгода молчания я раздобыл номер его мобильного и ещё через полгода звонков таки снялся. С кларнетом, в цилиндре и красной футболке с надписью "СССР". Я прочитал своё стихотворение, рассказал про то, как в Лондоне играл в общественных местах, и продемонстрировал это. Стих вырезали, игру сократили, но в итоге минуты полторы я на экране всё же задержался. Фурор!

Проходит месяц. Что делать? Как опять Левинзона очаровать? Тут уже кларнетом и стишками не обойдёшься. И вот, однажды в воскресенье... Звоню ему.

- Здравствуйте, Ян, это Олег из Нетании.

- Здравствуй, Олежек.

- У вас есть пара минут для меня?

- Конечно.

Кладу трубку на стол, беру гитару и пою: "Ракевет, хаки, гальгалим, аль таръишу, я маньяк, тильхац аль ха-бламим!"  "Постой, паровоз" на иврите.

- Ну как?

- А второй куплет?

- Пожалуйста.

Пою. Сам волнуюсь. Но допел-таки до конца.

- Хорошо. И что с этим делать?

- Как что? Я могу на передаче спеть под оркестр, это ведь весело.

Он засмеялся.

- Да, весело. Но сейчас у нас всё забито, хотя, может быть на осень я тебя поставлю. Давай я твой телефон запишу.

- Пишите. Только не Лапиздуc, как вы меня в прошлый раз представили, а Лапидус.

- Извини, я случайно оговорился. Мы это потом стёрли.

- Да ничего страшного.

Вот так. Ну, думаю, когда позовут?

На следующий день, в обед – звонок.

- Левинзон говорит. У тебя есть минута?

- Для вас - даже две!

- У нас одного из участников программы в армию забрали, ты можешь завтра записаться?

- Конечно.

Я обрадовался. Вечером позвал Машку, подружку–вокалистку, и мы с ней пели до ночи. Я вроде выучил все слова. Утром на следующий день купил блатную кепку, надел чёрную вельветовую куртку, взял кларнет и поехал в Тель-Авив. Пришёл, сижу в фойе в  кресле, наблюдаю за прибывающими участниками программы.

Все входят с ощущением своей значительности. Каждый – без пяти минут звезда. Особенно массовка вся важная. Бывалые учат новичков, новички трясутся от волнения. На экране монитора – прямая трансляция происходящего в студии.  Там – веселье в самом разгаре: музыка, пьянка, Левинзон – идёт утренняя съёмка. В день пишут по две программы. Входит высокий парень лет сорока в светлом пиджаке. (Его я неоднократно в передаче видел, – он смешные истории про музыкантов рассказывает.) Подошёл ко мне и говорит:

- Это у тебя какой кларнет?

- Французский.

Оказалось, он тоже кларнетист. Одессит, как и Левинзон.

- Так вот почему тебя почти в каждой программе показывают! – говорю.

- А ты думал! Всё в этом мире делается по знакомству, - загадочно улыбается он. – А ты как сюда попал?

- С тротуара.

- Как это?

- На тротуаре играл, Ян заметил.

Постепенно выяснилось, что больше половины участников – это знакомые Левинзона. Массовка почти вся – женщины бальзаковского возраста, и все они его подружки, видимо ещё со школьной скамьи. Как обычно, два-три кавээнщика из его одесской команды и неизменный Владимир Фридман. Что ни программа – то или он с гитарой, или Евгений Шаповалов с микрофоном. Наверно, они тоже его друзья.

Рядом – группка старых знакомых Яна наливает себе чай. Все соревнуются в остроумии. Солирует мужчина в красивой рубашке, судя по шуткам, врач:

- Приходит, значит, ко мне на приём эфиопка с дочкой. Дочка в качестве переводчицы. Знаете, настоящие эфиопки, с татуировкой на лбу. Я спрашиваю на иврите: "На что жалуетесь?" Она кивает дочке, та: "Здравствуйте, доктор!" – "Здравствуйте-здравствуйте! А что болит-то?" – "Здравствуйте, доктор!" – "Ага. Так что случилось-то?" – "Здравствуйте, доктор!.."  

Обступившие одобрительно смеются. Врач продолжает.

- Я понимаю, что дело безнадёжное, и начинаю с ней по-русски говорить. И она поняла! Всё отделение сбежалось посмотреть. Так на русском я и обследовал эфиопку. А зачем на иврите мучиться, если она всё равно ни бельмеса?

Все вежливо рассмеялись. В это время утренняя запись закончилась, открылись тяжёлые двери студии, и довольные прославившиеся стали выходить наружу. Вот Фридман, вот Наташа, вот Левинзон в толпе друзей-поклонников. Увидел, что я с кларнетом, и говорит мне: 

- А это зачем?

- А я проигрыш играть буду.

- Не надо кларнета! Убери его!

И пошёл дальше... Как не надо? Это же мой имидж! Я же с ним на прошлой передаче был... я же репетировал... Как бы всё-таки сыграть на кларнете, как бы втиснуться, думаю. Тут меня зовут на "саунд-чек". Я поднялся на сцену и говорю: "Мне надо два микрофона – для вокала и кларнета."

- Как, ты разве играешь? – вопрошает помощница режиссёра.

- Я пою и немного играю.

- Но у нас написано, что ты только поёшь!

Насилу поставили мне второй микрофон, и мы с ребятами порепетировали. Когда я играл соло на кларнете, вошёл режиссёр. Ну, думаю, сейчас зарежет. Нет, вроде молчит, кайфует. Я закончил и подошёл к нему:

- Ну как, одежда нормальная? Может куртку застегнуть?

- Нет, всё хорошо.

О, думаю, одобрение получил. Потом, в туалете, мы опять с Яном столкнулись. А я и там с кларнетом.

- Ты почему опять с дудкой?

- А мне режиссёр разрешил на кларнете играть!

- Да?

- Да я там всего несколько тактов сыграю и всё...

- Ладно. Только много не говори. Просто скажи, что ты уже один раз играл, а теперь хочешь спеть.

- Хорошо. А можно я вам вопрос в эфире задам?

- Нет, с тобой Наташа будет разговаривать.

- Ну ей?

- Ладно, ей задавай.

На самом деле я подготовил несколько вопросов для Яна и Наташи. Типа: "Ну что вы всё время задаёте вопросы, работаете. Отдохните немного, давайте теперь я вас поспрашиваю. Первый вопрос: а вы с Яном муж и жена?" Следующий вопрос я думал Яну задать. Такой: ”А вы знаете, как вражьи голоса читают название нашего телеканала? Исраэль-фаллос! Как вы к этому относитесь?” Вроде смешно. Но Наташе про фаллос невежливо как-то... А одного вопроса про мужа и жену не достаточно. “О чём говорить буду?” - думаю. В это время меня позвали гримироваться.

Гримёр - добрый женственный парень моих лет, лысый и с серьгой в ухе, встретил меня как родного.  Мы с ним ещё на предыдущей передаче подружились.

- Ты меня только несильно закрашивай, о' кей?

- Хорошо, вот только шею затушую, а то уж больно она красная у тебя...

Как и в прошлый раз, став кремовым, я вышел из гримёрной. Тут меня позвали в студию. Стою в предбаннике с художественного вида мужчиной – он с хвостом, амулетом, в рубашке какой-то непонятной, и с повадками сноба – видимо знаменитость израильская. Я ему:

- Ты музыкант?

- Да.

- Вы сейчас играть будете? А что вы играете? Рок?

- Нет.

- Блюз?

- Нет.

- Фолк?

- Почти.

- Значит, музыку народов мира?

- Да.

- Какого народа?

- Угадай.

- Израильского, что ли?

- Да.

Только я хотел его спросить, что такое израильский народ, как музыканта позвали на сцену репетировать, а ко мне подбежала ассистентка со схемой столов и указала на моё место. Мне выпал скрытный столик в углу за телекамерами.  Ничего не поделаешь, воля режиссёра. За центральным столом, где можно разговаривать и даже шутить, сидят только звёзды. Как обычно, в их числе есть депутат кнессета, на этот раз Михаэль Эйтан, прибывший с опозданием. Неизменного Фридмана, которого я видел на утренней съёмке, на этот раз заменяет другой бард – мужик лет пятидесяти с хриплым голосом, в белом пиджаке. Поёт Высоцкого на иврите. Справа от него сидит художественного вида дама, а слева – молодой русский израильский актёр. “Ну и ладно, что фотоаппарат дома забыл, всё равно сниматься не с кем, - думаю. - С Яном и Наташей я в прошлый раз уже снялся, а с этими не обязательно.” Я сел за свой скромный столик с массовкой, наложил себе салатов, сделал бутерброд с колбасой и...

- Так, пожалуйста, ничего не кушать пока не начнётся съёмка! - это злобная ассистентка набросилась.

- Ладно, - говорю, - я подожду...

А израильский фолк-ансамбль всё никак не нарепетируется – всё поют да пляшут, пляшут да поют. Наконец вроде закончили и сошли со сцены.

“Внимание, тишина в студии! Драй, цвей, ейн...” - это “флор менеджер” за камерами стоя скомандовал и захлопал. Мы – за ним, тоже давай руки отбивать. Флор-менеджер, здоровый такой мужик с кудрявыми сальными волосами, весь в мятых джинсах с выпадающим из них животом, он всю передачу к наушникам прислушивался и нами всё командовал. "Аплодисменты! Смех! Молчать!" А мы слушались как солдаты. Работники “закадрового цеха” все одеты неряшливо до крайности. Режиссёр тоже в измятой джинсе. А рядом – расфуфыренные и накрашенные “актёры” блистают (это я про себя).

На передаче есть свой собственный ансамбль – пианист и саксофонист, с басистом и барабанщиком. Бас-гитарист, высокий крашенный блондин, играет всегда в чёрных очках для загадочности. Руководитель, пианист, в паузах всегда наигрывает чего-нибудь, чтобы повыпендриваться. То “Атикву” по-восточному сыграет, то “Хава-нагилу” по-джазовому. Саксофонист, толстячок с широкой физиономией, перекашивающий её налево во время игры, добрый такой парень. Привёл на запись свою девушку в массовку. Девочка надела белые штаны, раскрасилась, и от счастья впала в транс. Он – ей, вальяжно:

- Ну, вот, это студия, посмотри.

Она аж шатается от переполняющих её чувств.

- Вон Ян Левинзон стоит, видишь? Привет, Ян!

Она улыбается в совершеннейшем счастье.

- Вот здесь можно чаю попить.

Она восторженно:

- Чаю!..

...Мы захлопали, ансамбль заиграл, а Наташа и Ян запели вступительную песню.

- А зачем эту песню каждый раз по новой записывать? - мои соседи по столику спрашивают.

- Ну как же, у Наташи каждый раз другая причёска, и Ян - то в галстуке, то в майке, да и гости ведь разные на передаче.

- А-а...

- Улыбнитесь, нас снимают!

“...она говорит: “Я смотрю семь сорок”, а он уверяет, что семь сорок...”

Мы давай нахлопывать, подтанцовывать, на стульях сидя. Я – с бутербродом, жую потихоньку – проголодался.

- Песня снята!

Ко мне подбежал звукоинженер, молодой весёлый парень-израильтянин, принёс микрофончик с тоненьким проводом, идущим к плоскому передатчику.  Мне:

- Выправляй рубашку!

Прицепил передатчик к ремню, продел провод под рубашкой, микрофон - к куртке.

- Слушай, а женщин ты тоже так раздеваешь?

- Не, я стесняюсь. Вот друг мой, так он во всю вдевает им микрофоны.

- Ну и как, дамы не возмущаются?

- Да они ничего не замечают - волнуются.

Подходит Наташа:

- Сейчас ты. О чём говорить будешь?

Сама, как всегда, немного на нервах.

- Да пару слов. Скажу, что у меня есть песня в переводе на иврит, которая может стать израильской.

- Ну, давай.

“Внимание, тишина в студии! Аплодисменты!”

“Ну, - думаю, - задавать ей вопрос про фаллос или нет?”

Наташа подошла, села за наш стол и говорит в микрофон:

 - Вот Лапидус из Иерусалима. Он уже второй раз на нашей программе. Как видите, некоторые делают это неоднократно. В прошлый раз ты играл, а что сейчас?

Я заволновался, но, стараясь этого не показывать, быстро затараторил:

- Вот, - говорю, - вы знаете, что у израильтян популярны наши песни в переводе на иврит. Бывает, приходишь в "бэйт-авот" к старичкам, на праздник какой-нибудь, играешь им (наигрываю) "Как много девушек хороших...", они в ответ: "Это наша песня, израильская!" Я им тогда: "Синенький, скромный платочек..." Они: "Ты нам сыграй лучше что-нибудь ваше, русское!" Приходится играть "Семь сорок"...

            Все засмеялись, я продолжаю.

- А недавно я познакомился с замечательным поэтом-переводчиком Зеевом Гейзелем, он перекладывает на иврит наши песни, и одну из них я хочу спеть, может, она тоже станет израильской народной...

По знаку флор-менеджера все захлопали, я пошёл на сцену и отпел про свой паровоз, почти не спутав слова.

"А сейчас мы уходим на рекламу, не переключайтесь, вы на правильном канале!" – закричал Ян свою коронную фразу.

Я спустился со сцены, сел на место, перевёл дух.

- Ну, как я выступил? – спрашиваю у соседей по столу.

- Молодец. Нормально.

- Теперь главное, чтобы не вырезали меня.

- Да не должны...

Я налил и мы выпили. Сосед справа, мужчина в очках, всё это время напряжённо молчавший, вдруг обратился к нам:

- Я вам как психолог скажу, фраза "Не переключайтесь вы на правильном канале " – неправильная.

- Почему?

- Она вызывает противодействие. Всё равно как "не думайте о белой обезьяне". Сразу начинаешь думать. И переключать.

- А как правильно?

- "Оставайтесь на неправильном канале"...

- Но ведь...

На нас зашикали из-за камер, и мы притихли.

- На фига молчать, если нас всё равно за камерами не видно? – говорю я шепотом, - Давайте хоть выпьем, что ли? Вам водки?

- Наливай.

Выпили.

А в это время Наташа и Ян развлекали главных гостей. Наташа нервно задавала им вопросы, напечатанные на специальных карточках, Ян вставлял одесские шуточки, все с умными лицами слушали.

- А почему Наташа нервничает? – говорю я соседу.

- Ей уезжать надо – у неё вечером спектакль в Нагарии – сейчас запишут то, что с ней, а потом - то, что с Яном.

- Значит, передача не с меня начнётся?

- Нет, конечно, потом при монтаже всё поменяют.

- Ну что, ещё выпьем?

- Спасибо, я пока пропущу...

Я взял банан. Наташа пошла к следующему столику. Вопрос – ответ – смех. Аплодисменты. Ещё банан. "Снято!" Тут Ян встаёт и орёт на массовку:

- Так, если не будете смеяться, всех уволю!

Мы захохотали как ненормальные. Я даже зааплодировал. Левинзон одобрительно хмыкнул и сел.

Вот так мы и снимались часа четыре с перерывом на туалет. Я съел все бананы, какие были на столе, закусил салатиками, колбаской, пастрамой с хлебцем. Народ не шибко пил, хотя можно было. В конце уже все устали, Наташа уехала на спектакль, ансамбль – на свадьбу, депутат – в кнессет. Ян подошёл к массовке:

- Мне тут в наушник говорят, что вроде всё, осталось только ваш смех снять. Сейчас я расскажу матерный анекдот, а вы уж не подкачайте.

И начинает рассказывать анекдот на чистом русском многоэтажном. У меня вместо смеха глаза на лоб полезли. Смотрю вокруг – женщины смеются как ни в чём не бывало, камеры-то работают. Я тоже сделал вид что мне смешно. После этого раз пять или шесть записывали аплодисменты, руки аж заболели. И вот, наконец, - "всем спасибо, все свободны". Я пошёл, собрал кларнет. "Ну что, - думаю, - идти сразу как-то неохота, надо хоть телефончиков набрать." Смотрю – девушка, что барменшей в передаче работала. "Ага, - думаю, - сейчас телефон возьму ". И к ней:

- Привет.

- Привет.

- Ты здесь в первый раз?

- Во второй.

- И как сюда попала?

- Я ассистентки режиссёра знакомая.

- Понятно... Я тоже здесь во второй раз. В прошлый раз свой стишок читал, только его вырезали. А ты где живёшь?

- В Холоне.

- У-у... она в Холоне, он в Иерусалиме... что делать будем?

- Не знаю...

- Ну слушай, я тебе хоть стишок прочитаю.

- Давай.

Я (всем окружающим, в том числе красивым):

- Так, все пожалуйста, сюда!

Подошли ещё несколько хорошеньких. Я задекламировал. Народ засмеялся.

- Да! Ну ты молодец! Звезда! 

Девчонки поназаписали своих телефончиков, пообцеловали меня, видимо даже стих читать было необязательно. Вот что значит слава!

Смотрю, все по одному торжественно заходят в гримёрную и загадочно оттуда выходят. Оказывается, там пьёт начальство, и простые смертные идут туда попрощаться. Я тоже пошёл.

В тесной комнатке столпились Ян, режиссёр и особо приближённые, галдят и чокаются пластиковыми стаканчиками.

- Ян, мне сказали, что с вами нужно обязательно попрощаться, – говорю.

- Иначе на следующую передачу не пригласят, - поддакнул кто-то из окружения. 

Все ревниво заулыбались, Ян тоже улыбнулся:

- Да, Олежик, спасибо, ты сегодня молодец. Будет ещё материал, звони, я всегда тебя позову.

- Так у меня куча материала – песни, стихи, танцы...

Но тут Яна отвлекли, и эти мои слова остались неуслышанными. Я ещё немного постоял и поехал домой.

Так я вторично снялся в передаче "Семь сорок". Посмотреть на то, что из этого вышло, можно будет по 9-му каналу 9 мая, в семь сорок вечера. Авось не вырежут, а?

 

 

Фотки со съёмок передачи "7:40"

На главную страницу