Бэйт тамхуй

В Иерусалимской бесплатной столовой религиозного общества "ХАБАД", где я обычно обедаю (на иврите это заведение называется "бэйт тамхуй"), так вот, в этом бэйт тамхуе есть удивительные люди. Вот вчера. Я, как обычно, получил свою порцию (шницель, рис, бобы и кастрюля супа), сажусь за стол. Там - все свои. Рядом сидит худой долговязый мужчина лет шестидесяти с седой бородкой и в кипе, похожий на папу Карло. Он уличный музыкант, почти шарманщик. То есть вообще-то по образованию Карло геодезист, но здесь, в Израиле… Кому здесь нужен геодезист в таком возрасте? Вот он и сидит каждый день на улице Бен-Егуда. Раньше он играл на аккордеоне, а рядом стояла похожая на него кукла в виде худого мужика с кружкой для подаяний в руке. Народ хорошо реагировал на куклу – Карло ездил на машине. Потом кукла сломалась, машину пришлось продать, что-то случилось, и с аккордеоном, поэтому он просто сидит на тротуаре, напевая себе под нос и покачивая маракасами. А обедать приходит сюда.

Напротив меня за столом – художник. Это наш местный Марк Шагал. Длинные седые волосы, борода, вязаная шапка стоит колпаком. Он получает пособие по старости, иногда подхалтуривает, оформляя книги или партийную агитацию. Марку уже под семьдесят. Приехал из Москвы в семидесятые вместе с отказниками. Обычно когда я прихожу, он уже поел, и просто сидит, разговаривает. Часто он зачитывает свои свежие стихи на обрывках бумаги или рассказывает про свою бывшую жену-японку, которая много лет назад выгнала его из Японии, запретив въезд обратно. Там у него осталась девятилетняя дочка и несколько сотен картин, о чём Шагал очень переживает. Поговорить он любит, особенно про жизнь рассказать. Вот, например, сегодня.

Начал он с описания бабы-секретарши, сотрудницы местного собеса. Типа, бюст у неё красивый. Затем мягко перешёл на бюст Софи Лорен, с которой он встречался в Москве, видимо с той же целью, что и с бабой из собеса - то есть посмотреть на бюст. После описания прелестей Софи, он плавно перешёл на прелести Марселя Марсо, Ива Монтана и Вана Клиберна, с которыми тоже был знаком панибратски.

Например, на Клиберна во время концерта он сбросил букет цветов, находясь над сценой. Ван его хотел расцеловать за это, но Марк увернулся. В конце того же концерта наш художник встал в очередь к Ване за фотографиями и автографами, и чуть не выхватил карточку, предназначавшуюся Микояну, за что тут же был схвачен его охранниками. Марка спасли знакомые армяне-оркестранты - они на армянском языке встали на его защиту.

Я налил себе ещё немного супа, художник продолжил воспоминания.

"Возвращаемся мы как-то с Рихтером и Коганом с дачи, едем под сто сорок. Нас тормозят гаишники.

- Документы!

За рулём был Рихтер:

- Вы меня не узнаёте? Я Народный Артист СССР, Святослав Рихтер!

- Не, не знаю такого.

- А вы слышите радио? Это как раз я играю.

В это время по радио отзвучали последние аккорды "лунной", и диктор объявил: "прозвучала Лунная соната в исполнении Святослава Рихтера"

- А я не люблю Бетховена! - сказал гаишник и влепил Святославу по полной программе. "

Дальше в речи нашего художника замелькали фамилии Андропова, Гиллельса, Солженицына с Боннер, снова Микояна, а так же других легендарных граждан из шестидесятых. Будучи сыном директора московской филармонии, Марк дружил с сыном тогдашнего заместителя начальника КГБ, что позволяло ему немного шалить. Например, он участвовал в демонстрации памяти израильских спортсменов, погибших от теракта в Берлине, за что был схвачен, но не тронут, а просто посажен в вытрезвитель ещё с несколькими демонстрантами. Когда их всех выпустили, у ворот стоял Андрей Дмитриевич Сахаров.

- Вы скоро получите разрешение на выезд, - сказал он, - только не забудьте сделать арабам трансфер.

- Да, Андрей Дмитриевич, какой там трансфер… если в 48-м не сделали, если в 67-м не сделали, то сейчас и подавно…

Я доел суп и принялся за второе.

- А ты знаешь, что Сахаров - дальний родственник Пушкина и Толстого?

- Да?

- А Андропов - Пайнштейн по матери?

- Тоже наш?

- Конечно. А Сахаров – ещё и родственник Ленина.

- У Ленина же не было потомков!

- А он по немецкой линии. Знаешь же, кто у него мама была?

- У Сахарова?

- У Ленина.

- Что, тоже наш человек?..

- Она была фрейлиной у императора и спала с ним. Старший брат, Саша – его сын.

- Старший брат – сын царя? Точно, он ведь на Ленина вообще не похож!

- Конечно.

- Так вот почему он царя убить хотел? Он ведь наследник!

- Необязательно, хотя...

К нам, подсел пожилой краснолицый полноватый мужчина лет шестидесяти. На левой руке – чёрная шерстяная перчатка, в правой – тарелка. Он как всегда с мешочком своих книг. Это наш тамхуевский писатель, назовём его Шолом Алейхем. Он продаёт свои тоненькие и разноцветные книги на улице Бен-Егуда. Стоит там с веером брошюрок, окликает русскоязычных прохожих. Останавливается мало кто – уж больно вид у автора потрёпанный.

- Я сегодня анекдот сочинил, - говорит Шолом, - хотите, расскажу?

- Ну давай, рассказывай!

- Сижу я, значит, в гостях. – "Вы, говорю, хоть бы конфет дали, что ли... " – " А каких тебе конфет?" – "А каких вам не жалко? " – "Да нам никаких не жалко - ни этих, (подают мне конфеты) ни этих..." А я им: "А особенно не жалко вот этих?"

Мы улыбнулись.

- Чего-то не очень смешной анекдот у тебя получился. – говорит Марк.

- Зато жизненный...

Вот такие у меня сотрапезники в столовой для нищих. Разные люди сюда ходят. Одно время здесь обедал паренёк лет четырнадцати, очень похожий на араба. Кепку специально одевал. Сюда надо заходить с покрытой головой, - всё-таки заведение религиозное. Я надеваю обычную кепку, Марк любит странные шляпы художественного вида, русские алкаши на свои всклокоченные головы кладут бог весть где найденные кипы или просто смоченный кусочек туалетной бумаги, интеллигентные наши старички-пенсионеры носят заводские береты застойных времён или бесплатные кепки с рекламными надписями на иврите. Они приходят с термосами и пластиковыми банками – набирают еды впрок.

- Марк, ты идёшь на Тахану? – спрашивает Шолом.

- А что там сегодня?

- Там по вторникам сладкое дают...

- Там что, тоже кормят? – спрашиваю я.

- Да. Там тоже первое и второе, и салаты, но вот вместо напитка - только вода. Хочешь, сходим сегодня?

- Да нет, Марк, я наелся.

- Как знаешь...

За столом в углу звучит английская речь. Там американцы обсуждают последние политические новости. Опрятно одетые, свежие, румяные мужики. Сидят, смеются. Но негромко. Всё-таки столовая-то для нищих. Я тоже, когда захожу сюда, сразу почему-то начинаю волочить ноги, и делать странное лицо, так, не очень бодро подходя к раздаточному окошку. За окошком – кухня. В глубине её за кастрюлями обычно ходит Исраэль – бородатый, с огромным животом хасид. Я всегда терпеливо жду – лучше не звать его, а то может накричать. А так, - сам подойдёт и наложит порцию. Ещё и "пожалуйста" скажет.

Вдруг на видное место в центр зала вышел ортодокс в лапсердаке, средневековой плоской шляпе и со скрученными пейсами, достал томик, издали похожий на коммунистические партийные издания и начал громко рассказывать о надвигающихся праздниках. Все зашикали.

- Ну вот, опять лекция на религиозные темы, - пожаловался Шолом.

За соседним столом сидят ортодоксы. У одного зазвонил пелефон. "Сколько? Сто тысяч? Нет. Нет, она столько не стоит. За девяносто я бы ещё подумал. Нет, конечно, для двух комнат в таком районе... это дорого. Да. Ладно, всё, пока." Ортодокс положил пелефон в карман и продолжил трапезу.

Лектор старался рассказывать о необходимости соблюдения религиозных традиций, почему-то не пользуясь особым успехом у публики.

Марк достал из кармана несколько листочков бумаги.

- Хотите прочитаю? Это свежие.

- Что это? - говорю.

- Стихи.

- Давай.

- Вот, сегодня утром написал, - сказал он, и стал нараспев читать про Японию, про свою бывшую жену-японку, приснившуюся ему вместе с их японскими фонариками, про дочку, оставшуюся там же. Потом перешёл к следующему стихотворению. Здесь уже высветились проблемы Израиля и почтенного возраста поэта. Седая борода художника, странная шляпа и длинные волосы очень шли к стихам.

- Ну как? – Марк дочитал и сложил листочки в карман.

- Молодец! И часто ты пишешь?

- Каждый день. У меня три ящика стихов, не знаю что с ними делать... публиковать не хотят – говорят, размер не соблюдаю. А мне не нужен размер, я без черновиков пишу.

- Да... Я тоже стишки пишу, только смешные.

- Интересно!

Я достал свою бумажку и задекламировал:

У людей есть деньги,

У меня их нет.

У людей есть дети,

У меня - кларнет...

Люди на работу

Едут каждый день,

На машинах едут.

Я не еду - лень...

Может я ленивый?

Может идиот?

Может нерадивый?

Может не везёт?

Может на работу

Стоит мне сходить?

Завести ребёнка,

Что-нибудь купить,

И зажить как люди:

Денег - до хрена,

С утреца - работа,

Вечером - жена,

Раз в неделю - дача,

Раз в году - ремонт,

Регулярно: тёща,

Грабли, огород,

Швабра, телевизор,

Новости, кино,

Пылесос, посуда... -

Надо мне оно?

А оно мне надо?

А зачем пишу?

Ладно, выжду годик,

А потом решу.

Ребята рассмеялись

- Молодец, - говорит Шолом, - хорошо пишешь. А вот я только прозу пишу, сейчас почитаю, есть тут у меня...

Писатель полез в мешочек с книгами. "Э-э, - думаю, - это похоже надолго, пора сваливать..."

Я поднялся.

- Шолом, мне надо идти. Извините, в другой раз!

- Ладно, давай, счастливо, - не переставая рыться в мешке, попрощался он.

- До свидания.

Я вышел на улицу. Солнышко согревало узенькие улочки религиозного квартала "Мэа шеарим", датишные пацаны в тирольских шортах играли в догонялки, жизнь продолжалась. Я отцепил свой велосипед, и, сытый и довольный поехал домой. Птички пели, из школы навстречу мне шли религиозные старшеклассницы, с косичками и в длинных платьях, а я ехал и мечтал:

"Бэйт тамхуй... странно всё-таки звучит... Но зато какая хорошая штука этот бэйт тамхуй... Побольше бы таких заведений... вот было бы здорово, если бы весь мир – один большой бэйт там..."

На главную страницу